Он был бывший лётчик-истребитель, переделавший себя в литературоведа.
Мне нравились в нём разные мелочи - например, фраза, которую он всегда произносил на вводной лекции: "Вот список тех книг, которые вам стоит подержать в руках". Я её украл и использовал уже на своих лекциях.
Я лётчику благодарен - во-первых, он был правильный преподаватель, а, во-вторых, он никогда не обманывал стилистических ожиданий. Как-то, придя к себе на службу, я увидел на общем столе аккуратно расстеленную газету, которую мы делали. На газете лежал бородинский хлеб, бутылка водки, несколько пупырчатых огурцов и маринованный чеснок. И я сразу догадался, кто это заглянул на огонёк.
Одна женщина как-то попросила его закурить.
- Не курю, но сигареты есть, - сказал он, привставая.
Я восхитился такой предусмотрительностью.
У него было несколько умственных привычек: не любил он коммунистов и носил этот антикоммунизм как линейку в кармане брюк, то и дело вынимая
Впрочем, человек он был основательный - и мне понравилось как-то, что он спросил меня: "А вы, Володя, мне всё сдали? Всё? Отлично, значит, мы с вами можем пить" - это был очень правильный путь преподавательской субординации, которой я потом следовал.
Мы встретились с ним посреди Европы, и, купив какой-то неважной 32-градусной немецкой водки, пришли в гости к одной женщине на русский вечер. Она что-то делала на чужбине, а дома осталось научное издательство, где всё было сосредоточено в одной квартире, и надо было встать рано, чтобы успеть почистить зубы. Детство её было непростым и прошло на Целине - до смерти, говорила она, буду помнить, как подбирала огрызки от яблок у Целиноградской больницы.
Мы сидели посреди чужой страны и чувствовали себя персонажами сразу нескольких романов начала двадцатого века. Век двадцатый, впрочем, уже закатывался под нули.
Лётчик говорил о том, что у немецких женщин особенно хороши колени.
- Коленки у них замечательны, - говорил он, а внизу на улице бушевал третий мир, чадра за чадрой, хохотали французские студентки-негритянки с точёными лодыжками. Впрочем, и у нас понеслось.
Лётчик-литературовед говорил, обняв теряющую сознание славистку:
- Ис-с-с-стребитель заходит на посадочную глис-с-саду...
И при этом водил плоской ладонью мимо стаканов на столе, изображая самолёт. Славистка была ни жива, ни мертва, а что-то вроде сбитого над морем пилота. Да и остальные немцы скоро легли, как в сорок третьем. И вот мы сидели вдвоём, и он говорил, зажав стакан:
- Ну что, разведка?
- Ну что, авиация? - отвечал я.
Мы заговорили о Кампучии: он не то бомбил её, не то восстанавливал. Оказалось, что Запад привёз туда калькуляторы и плееры по бросовой цене, а то и бесплатно. Калькуляторы на солнечной тяге и плееры, которые тут же заголосили местные песни, окончательно похоронили местную письменность и довершили дело Пол Пота.
Итак, ночь катилась по земле, как в фильме Джармуша.
- А у нас в разведке, - сказал я любовно.
- А у нас в авиации, - ответил лётчик, - когда истребитель заходит на посадочную глис-с-саду...
Он пощупал рукой воздух, но молодая славистка куда-то делась.
На следующий день мы поехали в Амстердам.
Мы шли по набережной какого-то канала как Пат и Паташон, как Толстый и Тонкий, и он, взмахивая руками, пенял голубым. Как на беду, в Амстердаме был день гей-парада, и, увлёкшись, мы прошли сквозь толпу зевак, как нож сквозь масло.
- Сергей Фёдорович, - наконец произнёс я. - Не хотел бы вас прерывать, но вы поглядите вокруг.
А вокруг плыли платформы с целующимися мужчинами. Трясли хвостами какие-то упыри, раскрашенные женщины вращали своими шарнирными телами.
И тогда я увидел, как по-настоящему, не в кино, а в жизни, выглядит лицо лётчика-истребителя, который вдруг осознал, что двигатель его самолёта заглох, а рычаг катапульты заело.
Да и куда там было катапультироваться? До своих не дотянешь.
лучший подарок автору - замеченные ошибки и опечатки
Извините, если кого обидел.