.
Из записной книжки 1990 года: "Смотрел впервые в жизни фильм "Строгий юноша" тридцать пятого года.
В этом фильме интонация разговоров из самоучителя иностранного языка, и, действительно, язык персонажей кажется иностранным. Они не говорят, а изрекают сентенции, особенно, когда убеждают друг друга: "Неужели ты не понимаешь?". Хотя, может, на странности речи героев повлияло несовершенство техники звукового кино в середине тридцатых. По сути, это немое кино, только некоторые эпизоды озвучены репликами.
У юноши, придумавшего "Третий комплекс ГТО", значок Ворошиловского стрелка. Строгий юноша с буквой "Д" на груди, эмблемой спортивного общества, которое в пику "ЦСКА", патронировало НКВД-МВД. Впрочем, это не юноша, это молодой человек. Юноша-то всегда некрасив: прыщав, у него ломается голос: "Гуманность нужна: чтобы не только любить, но и ненавидеть". Рефреном девушка произносит всё то же вечное: "Ну, неужели ты не понимаешь?".
Юношу зовут Гриша, он совершенно еврейского вида. Только примерно на двадцатой минуте фильма он оказывается "Ивановичем". Неведомая "некрасивая Катя", почему-то появляющаяся дома у Гриши.
При этом, герои между делом мчатся, стоя на колесницах, будто римляне. Это тяготение к империи, к Риму, ко всему тому "у-топос", где экономика подменена волей. Утеряны кадры, наука отменена. Людьми руководят не законы, а представления. Рифеншталь должна завидовать этому миру.
В фильме удивительно то, что там по-настоящему чёрное и белое. Чёрно-белый мир не редкость в искусстве, но тут это деление буквально: все положительные герои в белом, половинчатый профессор в чёрных брюках и белой рубашке. Его приживал весь в чёрном - это знак, признак цвета. Приживал, кстати, лает через забор, будто мраморный дог. Они лают вместе.
"Строгий юноша" - история про людей и статуи. Это те самые "Они как живые", как сказал Сталин на станции метро "Площадь революции", только в отличие от тёмных бронзовых фигур из метрополитена, эти - из алебастра. Один персонаж даже притворяется дискоболом, стоящим на верхушке колонны. Колонны, многочисленные в этом мире, почти те же статуи. Причём там множество оград - с завитком в доме с садом, прямые пики у стадионов.
Героиня пухлая, как немецкие агитационные женщины. Муж Ольги из ЦК, похожий на оловянного солдатика, с виду мичман-прапорщик, вознесённый революцией, что аттестует себя адмиралом. Профессор минут пять моет руки с невероятной тщательностью. Потом на эти руки надевают резиновые перчатки. Потом он этой рукой в перчатке поворачивает вперед и назад тумблер какого-то оживительно-электрического прибора. Все, операция заканчивается.
Рядом с ним - другой старичок, похожий на Максима Горького - Иван Германович, который тоже моет руки, но ничего после этого не делает, узнав про путешествие в Лондон, просит подарить лондонскую шляпу, долго препирается с профессором Степановым, пока тот, наконец ему не отказывает. После этого старичок показывает всем свою лысину и сообщает, что лысому шляпа не нужна. Это уже подарок не для Рифеншталь, а для Бунюэля.
При этом такое впечатление, что весь этот абскурд из-за того, что имперский ампир в это время как раз откусил голову романтическому конструктивизму. Конструктивизм-то был тоже имперским, но именно что романтическим и вегетарианским. И вот голова откушена, но спинной мозг велик, тело по инерции ещё движется, загребая ногами и создавая очень странные произведения.
В "Строгом юноше" есть ещё и другое обстоятельство: слова персонажей и мизансцены повторяются по нескольку раз - от этого абсурд сгущается, повторно, как почтальон стучится в дверь.
Всё там интересно, даже немотивированность слов и поступков и открытый финал. Добренко пишет: "Сценарий был опубликован в августовской книжке "Нового мира" за 1934 год, в дни работы Первого съезда советских писателей, где Жданов провозгласил свою известную формулу соцреализма, в котором "умение заглянуть в наше завтра [...] не будет утопией, ибо наше завтра подготовляется планомерной работой сегодня". Именно так и восприняли текст Олеши современники: по словам репортера "Литературной газеты" о прошедшем обсуждении сценария в Московском Доме писателей, он был воспринят как "попытка приподнять завесу над ближайшим, реально осязаемым будущим, нащупать проблему моральных взаимоотношений в бесклассовом обществе, отправляясь от сегодняшней конкретной действительности СССР". Олешу за сценарий ругали и справа и слева - за мелкие конфликты, Белинков же - за то, что "писатель хотел разрешить социальный конфликт, а разрешил любовный". Он произвел "подмену социального конфликта пустяком".
Извините, если кого обидел.
