.
А жила она чёрте где - совсем на другом конце города. Хищно наклонясь ко мне, спрашивала: "Ну что, будем коммуницировать?" Муж её спал на втором этаже, а мы сидели на третьем. Она клала руку мне на плечо, а я ей - на колено.
Впрочем, я научил её другому хорошему слову - "социализироваться", что значило тоже самое. В этом слове был отзвук первых декретов советской власти, тех, что можно назвать антифеминистскими, в этом слове был слабый плеск стакана воды и непереводимость.
Я не говорил на этом языке, а она говорила на разных, хотя в английском расставляя слова по немецкой привычке, загоняя глагол, будто в наказание за что-то, в конец фразы. Всё было хорошо, только вот лестница больно скрипуча.
Сначала я жалел её мужа, а потом перестал. Да, она была туповатой, взбалмошной, обманывала его, но он, однако, любил её. Любил странной любовью, такой, какой любят собаку или найденного в саду крота. Странная это была семья - муж "с сотовым телефоном вместо члена", как ядовито говорила она, и она сама - большая тридцатилетняя пизда.
Но семья была хоть и странная, но очень крепкая, а я был будто брошенный в этот пруд камень. Я булькнул, пустил круги и меня тут же забыли все.
Извините, если кого обидел.
