История про дауншифтеров XV

...Вот напарник твой Синдерюшкин, человек хлипкий, а Елпидифор Сергеич вполне. Ты какого года, Сергеич, а?
- Я многое вообще повидал. Ста-а-ренький я, девонька... Помню как в... ну не помню каком году эти... поляки приходили за мальчонкой прятанным. Я и говорю им - геть, псы. Ну так дворня поляков избила до полусмерти, а я мальчонке говорю - вылезай, Миша, да не реви так, дурачок, тебе ить царём быти. Фамилия его простая така была... Ромашин... Ромин... Нет, не помню...
- Тьфу, пропасть, издевается, - разочарованно развёл руками О.Рудаков.
Елпидифор Сергеевич, меж тем, негромко рассказывал о своих странствиях, по сравнению с которыми его путешествие на корабле "Волголес" было увеселительной прогулкой.
А был он в странных краях, где могильные плиты имеют письмена на оборотной стороне камня - чтобы мёртвые не забыли, кем они были при жизни. Где все имеют по две души - одна остаётся с телом, а другая взлетает ввысь, где местные чичероне - суть крестьяне, которым просто нужно продать свой мешок волшебной травы - вот они и заговаривают зубы, словно торговцы на базаре... И вот, продираясь сквозь ткань рассказа Елпидифора Сергеевича, эти неизвестные люди орали о прошлом, словно продавая инжир и финики - норовя сбавить на него цену, и не откусит Анубис их унылые квадратные яйца. Были там бог Трав и бог Птах, бог плодородия с двумя хренами и собственным влагалищем и много других богов, что черепками лезли из придорожной пыли. Судить по этим рассказам чичероне об их предках было всё одно, что судить по изображениям Будды о величине ушей его современников, но Елпидифор Сергеевич выказывал какие-то невероятные знания об этих странах, и я ему верил. Верил, и что  школьницы там имеют большие рты и похожи на лягушек.  Верил, и что все эти  страны утомительно пахнут керосином (я даже чувствовал этот запах, несущийся над столом) - керосином тянуло из окна дома в чужом государстве, и я ощущал, как керосином пахнут мягкие, и похожие на старые простыни рваные деньги, керосином несёт из сливного бачка обшарпанной гостиницы, и цветы воняют керосином, я видел, как в дешёвых харчевнях вместо соли стоит на столе жестянка с керосином. В магазине для детей там продают плюшевую самку каракурта, деньги меряют на ливры.
Я, вслед за Елпидифором Сергеевичем, всматривался в скорбные, искажённые лица, руки, вывернутые в запястьях, блеск одиночного зуба в чёрной массе праха.
Субботний вечер катился прочь, превращаясь в тревожную весеннюю ночь, когда из черноты форточки дышит пробуждающийся асфальт, и, зеленеют, пробуждаясь от зимнего сна, заборы.
- Попрощаемся, - сказал, наконец, хозяин.
- Попрощаемся? - не понял я.
- Мы прощаемся с Анной. Ты-то не дёргайся, торопиться некуда - здесь и заночуем.
- Как? Зачем?
- А она уезжает в Ленинград.
- То есть как - в Ленинград? - опешил я. Это было решительно невозможно.
- Ну не в Ленинград, так в Петербург. Легче тебе что ли?
Мне было совсем не легче, и я забормотал:
- А вдруг, увидев вас, я начну страдать, ведь вы уедете в этот город на болотах, там ведь дома падают, там всякие ужасы, бандитский ведь город, блокадный, страшный, там тайны петербургские, неточка незванова с макаром девушкиным, там всадник скачет и кораблик несётся. Страшно. Вы только не плачьте. Мне неприятно думать, что вы можете плакать. Не по этому поводу, конечно, а так просто. Есть случаи, когда очень нехорошо думать, что твой собеседник может плакать - неважно по какому поводу. Это нарушает правильность мира, мира, в котором ты живёшь, будто муравей в будильнике, среди огромных шестерёнок. И вдруг ты понимаешь, что будильник сбоит - в шестерёнке нет зубчика, и оттого всё наперекосяк.
Но было поздно.
К тому же я понял, что говорил всё это шёпотом.

Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.


Извините, если кого обидел.